В круге первом - Страница 130

130

И вот тут добрые люди надоумили, и Даша вымолила себе: «Русский политэконом XIX века Стужайла-Олябышкин».

– Ты хоть портрет-то его, благодетеля, нашла где-нибудь? – со смехом спрашивала Оленька.

– Вот именно, не могу найти!

– С твоей стороны просто неблагодарно! – Оленька старалась теперь развеселить Надю, на самом же деле обдавала ее своим предсвиданным оживлением. – Я бы нашла и повесила над кроватью. Я вполне представляю: это был благообразный старикашка-помещик с неудовлетворенными духовными запросами. После сытного завтрака он садился в домашнем халате у окна, в той, знаешь, глухой провинции ларинских времен, над которой невластны бури истории и, глядя, как девка Палашка кормит поросят, неторопливо рассуждал,

Как государство богатеет,

И чем живет...

Цыпочка! А вечером играл в карты... – Оленька залилась.

Она рдела. Она вся была – нарастающее счастье.

И Люда уже забралась в небесно-голубое платье, тем лишив свою постель веероподобного прикрытия (Надя со страдательным подергиванием косилась в ее сторону). Перед зеркалом она сперва освежила подкраску бровей и ресниц, потом с большой аккуратностью раскрасила губы в лепесток.

– И обратите внимание, девочки, – внезапно сказала Муза, как она умела, естественно, будто все только и ждали ее замечания. – Чем отличаются русские литературные герои от западно-европейских? Самые излюбленные герои западных писателей всегда добиваются карьеры, славы, денег. А русского героя, не корми, не пои – он ищет справедливости и добра. А?

И опять углубилась в чтение.

– Да ты б хоть свету попросила, – пожалела ее Даша. И включила.

Люда уже надела и боты, потянулась за шубкой. Тут Надя резко кивнула на ее постель и сказала с отвращением:

– Ты опять оставляешь нам убирать за тобой эту гадость?

– Да пожалуйста, не убирай! – вспыхнула Люда и сверкнула выразительными глазами. – И не смей больше притрагиваться к моей постели!!

– Ее голос взлетел до крика. – И не читай мне морали!!

– Ты должна понимать! – сорвалась теперь Надя и все невысказанное кричала ей. – Ты оскорбляешь нас!.. Может у нас быть что-нибудь другое на душе, чем твои вечерние удовольствия?

– Завидуешь? У тебя не клюет?

Лица обеих исказились и стали очень неприятны, как всегда у женщин в озлоблении.

Оленька раскрыла рот тоже напасть на Люду, но в «вечерних удовольствиях» ей послышался обидный намек. И она остановилась.

– Нечему завидовать! – глухо крикнула Надя оборванным голосом.

– Если ты заблудилась, вместо монастыря в аспирантуру – все звончей кричала Люда, чуя победу, – так сиди в углу и не будь свекровью. Надоело!

Старая дева!

– Людка! Не смей! – закричала Даша.

– А чего она не в свое дело...? Старая дева! Старая дева! Неудачница!

Очнулась Муза и, угрожающе в сторону Люды размахивая томиком, тоже стала кричать:

– Мещанство живет! торжествует! и процветает! Все они пять стали кричать свое, не слушая других и не соглашаясь с ними.

С налитой, ничего уже не соображающей головой, стыдясь своей выходки и рыданий, Надя, как была, в том лучшем, что надевала на свидание, бросилась плашмя на кровать и накрыла голову подушкой.

Люда снова перепудрилась, расправила над беличьей шубкой вьющиеся белые локоны, спустила чуть ниже глаз вуалетку и, не убрав-таки постели, но в уступку накинув одеяло, ушла.

Надю окликали, она не шевелилась. Даша сняла с нее туфли и завернула углы одеяла ей на ноги.

Потом раздался еще стук, по которому выпорхнула Оленька в коридор, как ветер вернулась, подвела кудри под шляпку, юркнула в меховушку с желтым воротником и новой походкой пошла к двери.

(Эта походка была – на радость, но и – на борьбу...) Так 318-я комната отправила в мир один за другим два прелестных и прелестно одетых соблазна.

Но, потеряв с ними оживление и смех, комната стала совсем унылой.

Москва была огромный город, а идти в ней было – некуда...

Муза опять не читала, сняла очки и спрятала лицо в большие ладони.

Даша сказала:

– Глупая Ольга! Ведь поиграет и бросит. Мне говорили, что у него другая где-то есть. И как бы не ребенок. Муза выглянула из ладоней:

– Но Оля ничем не связана. Если он окажется такой – она может оставить его.

– Как не связана! – кривой улыбкой усмехнулась Даша. – Какую же тебе еще связь...

– Ну, ты всегда все знаешь! Ну, откуда ты это можешь знать? – возмутилась Муза.

– Да чего ж тут знать, если она у них в доме ночевать остается?

– О! Ничего! Ничего это еще не доказывает! – отвергла Муза.

– А теперь только так. Иначе не удержишь. Девушки помолчали, каждая при своем.

Снег за окном усиливался. Там уже темнело.

Тихо переливалась вода в радиаторе под окном. Нестерпимо было подумать, что воскресный вечер предстояло погибать в этой конуре.

Даше представился отвергнутый ею буфетчик, здоровый сильный мужчина.

Зачем уж так было его отталкивать? Ну, пусть бы в темноте сводил ее в какой-нибудь клуб на окраине, где университетские не бывают. Потискал бы где-нибудь у заборчика.

– Музочка, пойдем в кино! – попросила Даша.

– А что идет?

– "Индийская гробница".

– Но ведь это – чушь! Коммерческая чушь!

– Да ведь в корпусе, рядом!

Муза не отзывалась.

– Тоскливо же, ну!

– Не пойду. Найди работу.

И вдруг опал электрический свет – остался только багрово-тусклый накаленный в лампочке волосок.

– Ну, этого еще...! – простонала Даша. – Фаза выпала. Повесишься тут.

Муза сидела, как статуя.

Не шевелилась Надя на кровати.

– Музочка, пойдем в кино!

130